Светлана, 54 - 28 августа 2011 13:36

Высший стилистический пилотаж Мопассана не удивителен. Его учителем был мастер стиля Флобер, его земляк. «Великий Густав» с юности знал мать Мопассана и даже был учеником ее брата - рано умершего поэта. Флобер наставлял Мопассана: нужно быть «одновременно пустыней, путешественником и верблюдом», то есть видеть предмет со всех сторон. Такое «плюралистическое» видение реальности окажется близко медицински-внимательному Чехову. При этом и Мопассан, и Чехов, ставя «диагнозы» людям и явлениям, избегали навязывать «терапию», не любили прямой дидактики. Правда, в прозе Мопассана вздохи и восклицания встречаются чаще, чем у более флегматичного Чехова.

А вот Толстой увидел у Мопассана четкие моральные оценки. Но они предстают у французского писателя в очень искусной «оправе». Русский литературный гигант своей похвалой даже вознесет Мопассана до вершин «патриарха» Гюго (которого Толстой очень ценил за «Отверженных»). А триумвират - Флобер, Мопассан и Мериме - станет самым любимым французским феноменом для русских современников.
Но все это внешняя оболочка мастерства и славы. А за ней скрывалась крайняя душевная чувствительность Мопассана. Именно благодаря ей он писал такие пронзительные рассказы, и именно из-за нее он убрал из своей жизни все, что не было литературой, его единственной возлюбленной.

Позволим себе цинизм: Мопассан чересчур серьезно воспринимал творчество и не существовал вне его. Нет смысла спорить о том, что его погубило: душевный надлом, усталость, эротические фантазии или мания преследования. Безумие, защищавшее писателя от действительности, вместе с тем, не позволяло ему жить - то есть, на его языке, писать.

В 43 года, «осиротев» без своего творчества, Мопассан умер. Он «вошел в литературу, как метеор» - и быстро сгорел. Но к чему эпитафии? В конце концов, именно мудрец Мопассан сказал: «Жизнь! Не так уж она хороша, но и не так плоха, как многим думается!».