|
Наверх
Войти на
сайт
Регистрация на
сайте
Зарегистрироваться
На сайте недоступна
регистрация через Google
регистрация через Google
В пожилом возрасте тоже делают "это"...
...И это - здорово!
Просто об этом не очень принято говорить (но почитать-то - можно).
Деликатно - об интимной жизни в возрасте золотой осени.
ZлЮ, 91 - 26 сентября 2011 13:01
Он ответил: "Это длинное умножение мелочей, делящихся на мелкие радости и печали".
..очень хочется, чтоб мелкие радости почаще перерастали в большие, и даже деление на печали, никогда не уменьшали растущие радости!
***
уехала возводить радости в геометрическую прогрессию, а вы тут постарайтесь не злоупотреблять делением, помните - всё самое лучшее, случается с нами в реальной жизни.. виртуальная, лишь приложение и аллегория!
На прощанье, сказочка:
Мальчик детсадовского возраста ерзает на лавке в электричке и отчаянно болтает ногами. Все выдает его крайне возбужденное негодование: и сжатые маленькие кулачки, и распахнутые для слез большие глаза, и нетерпеливые короткие реплики, которыми он прерывает свою старшую спутницу.
Молодая женщина, очевидно мама мальчика, с выражением читает ему мрачную сцену из сказки: «Чиполлино, Чиполлино, сынок! - звал, растерянно оглядываясь по сторонам, бедный старик, когда его уводили солдаты..».
- Все, хватит! – негодование мальчика, вероятно, достигло предела. – Почему же они терпят?!
- Ну, у принца Лимона большая охрана, армия.. - мама рассудительно разглаживает страницу.
- Но ведь остальных больше! Их же много! – мальчик в отчаянии ударяет маленьким кулачком по книжке, и она захлопывается. – Чего ж они?!
Мама, слегка напуганная такой бурной реакцией сына, пытается подобрать успокаивающую реплику, когда мужчина напротив отрывается от своей газеты и, взглянув поверх очков на революционно настроенного мальчика, громко и отчетливо проговаривает:
- Потому что они овощи. Это про овощи сказка...
Добавить комментарий
Комментарии: 56
Может, не в тему. Захотел тебя познакомить-
[COLOR=darkblue] – …Бейте их! – властно крикнул самый молодой из Страничников. – Бей выползней!…
И из толпы навстречу непрочному живому оцеплению столба с Ингой двинулись Равнодушные. Боди. Бывшие люди. Еще секунду назад – бывшие.
Такие, как все.
В чьих душах и сознаниях холодно клубилась дальняя чернота Переплета; клочья мертвого тумана, отнимающего волю.
Припал на колено Ах-охотник, опустошая свой колчан, посылая в накатывающуюся волну стрелу за стрелой, и ни одна из стрел не пропала даром; неумело размахивали дедовским оружием Зольд Рыжеглазый с еретиками-горожанами, и рядом с ними полыхали смертоносными лунами серпы бешеного Бакса; Безутешно выл над телом растоптанного Болботуна осиротевший Падлюк; старый Черчек отбивал у троих Боди истошно орущего Пупыря, и уже спешил к ним, прихрамывая, Щенок Кунч… двое подростков, хрипя, упали под ноги нападавшим, а остальные кольцом сомкнулись вокруг Меноры, рвущейся в свалку…
И поодаль, у Книжного Ларя, никем не замеченный в кровавой суматохе, стоял Глава в бело-серебряном одеянии; человек, забывший себя, человек с украденной душой и стоячими, как омуты, глазами – потому что рядом с ним на уровне его головы висела Книга, готовая стать Зверем.
И стала.
Словно смерч пронесся от Ларя к столбу, сбивая по дороге сражающихся людей, как кегли; Бакс еще успел достать серпом чешуйчатое плечо и упал, покатился по земле с разорванной грудной клеткой; к нему бросился кричащий Талька…
Внезапно стало тихо.
Рядом со столбом стоял рычащий Зверь, и нелепая желтая кровь текла по его плечу, а напротив навзрыд плакал мальчишка, пытаясь приподнять ставшее невероятно тяжелым тело человека со смешным прозвищем Бакс.
Бакс с трудом приоткрыл глаза.
– А пиво у них здесь… – прошептал он со странной гримасой, напоминающей неродившуюся улыбку. – Хорошее у них пиво, Таль… жалко…
И белеющие пальца Бакса на миг сомкнулись на хрупком мальчишеском запястье, передавая в смертный час обрывки Дара, осколки души – все, что еще можно было передать.
А потом, спустя слишком короткую вечность, Талька поднял голову и посмотрел на Зверя. И в глубине запавших глаз его, там, за зыбкой пеленой слез, страшно горел черный свет – не мрак Переплета, но пылающая ненавистью тьма познавшего смерть мага.
Мгновение они смотрели друг на друга – Сын и Зверь, глаза в глаза, человеческие в змеиные – и вот Зверь уже делает шаг, и еще один шаг, пока неистовая сила черного взгляда не поднимает звериное тело в воздух, со своего размаха ударяя оземь, и еще, и еще, и…
– Талька!…
От Ларя, спотыкаясь и путаясь в длиннополом парадном одеянии, бежал Глава – нет, не Глава, а Анджей, освободившийся на Время Зверя от власти и контроля Книги; отец бежал к сыну, и к теряющей сознание жене, и к трупу друга своего.
Но над полураздавленным телом Зверя, содрогающимся в последних конвульсиях, уже висела Книга в черном переплете. Просто Книга, а не Зверь-Книга, потому что мертвый Зверь теперь не мог дать Книге желаемого – физического воплощения. Сила потекла от Книги к дерзкому беглецу, заставляя трепетать пропахший кровью воздух…
И Анджей упал, как сбитая влет птица. Упал в шаге от сына, и Талька ощутил всем своим удвоившимся Даром, как Сила Книги идет через Главу, грозя выплеснуться вовне, напоить собой жаждущую толпу Страничников – а на пути ревущего потока стоит вспомнивший себя человек Анджей, понимающий тщету своих и видящий единственный способ сдержать кипящую лаву Силы.
Единственный способ. И Анджей, с трудом потянувшись до брошенного Баксом серпа, неловко сунул его под себя, приподнялся и тяжело лег на кривое лезвие, впуская его в сердце.
Убивая Главу.
Дописывая Главу до конца.
Окрашивая белое с серебром в алый.
С криком метнулся вперед Талька, споткнулся о недвижного Бакса и рухнул всем телом на землю, хватая отца за руку с самоубийственным серпом и понимая, что – поздно.
Поздно.
И вставал с земли, поворачиваясь к дрогнувшей Книге, уже не Талька.
Один-Трое.
Взявший Все На Себя.
– Таля!…
Кричала Инга. Каким-то чудом оторвавшись от столба, она силилась поднять вверх сорванный с шеи нож; и почти одновременно раздался крик Вилиссы:
– Бросай!
Машинально послушавшись, Инга кинула нож Вилиссе; кинула неловко, неумело, по-женски. Нож оказался справа от Вилиссы, и слишком высоко… Вила обреченно взмахнула культей, понимая, что не поймает, что нечем ловить…
Время остановилось. И пронизывая его густой кисель, летел обычный кухонный нож – удлиняясь, тяжелея, наливаясь синевой, становясь Мечом, Которого Нет. Зашевелилась кожа на рукояти, превращаясь в цепкие мужские пальцы, возникло запястье, мощное предплечье со вздувшимися узлами вен…
И чужая рука, Рука, Которой Нет, намертво вросла в локоть Вилиссы, единым взмахом послав синий клинок в новый полет; и колыхнулся призрак чужого сумеречного плаща за спиной потомственной ведуньи.
Острие меча с хрустом вошло в переплет Книги, пробивая его насквозь, проходя через толщу визжащих страниц, через гибнущие Знаки, Слова и Фразы, разрушая или переписывая заново…
Показать ответы (4)
[COLOR=darkblue] – …Бейте их! – властно крикнул самый молодой из Страничников. – Бей выползней!…
И из толпы навстречу непрочному живому оцеплению столба с Ингой двинулись Равнодушные. Боди. Бывшие люди. Еще секунду назад – бывшие.
Такие, как все.
В чьих душах и сознаниях холодно клубилась дальняя чернота Переплета; клочья мертвого тумана, отнимающего волю.
Припал на колено Ах-охотник, опустошая свой колчан, посылая в накатывающуюся волну стрелу за стрелой, и ни одна из стрел не пропала даром; неумело размахивали дедовским оружием Зольд Рыжеглазый с еретиками-горожанами, и рядом с ними полыхали смертоносными лунами серпы бешеного Бакса; Безутешно выл над телом растоптанного Болботуна осиротевший Падлюк; старый Черчек отбивал у троих Боди истошно орущего Пупыря, и уже спешил к ним, прихрамывая, Щенок Кунч… двое подростков, хрипя, упали под ноги нападавшим, а остальные кольцом сомкнулись вокруг Меноры, рвущейся в свалку…
И поодаль, у Книжного Ларя, никем не замеченный в кровавой суматохе, стоял Глава в бело-серебряном одеянии; человек, забывший себя, человек с украденной душой и стоячими, как омуты, глазами – потому что рядом с ним на уровне его головы висела Книга, готовая стать Зверем.
И стала.
Словно смерч пронесся от Ларя к столбу, сбивая по дороге сражающихся людей, как кегли; Бакс еще успел достать серпом чешуйчатое плечо и упал, покатился по земле с разорванной грудной клеткой; к нему бросился кричащий Талька…
Внезапно стало тихо.
Рядом со столбом стоял рычащий Зверь, и нелепая желтая кровь текла по его плечу, а напротив навзрыд плакал мальчишка, пытаясь приподнять ставшее невероятно тяжелым тело человека со смешным прозвищем Бакс.
Бакс с трудом приоткрыл глаза.
– А пиво у них здесь… – прошептал он со странной гримасой, напоминающей неродившуюся улыбку. – Хорошее у них пиво, Таль… жалко…
И белеющие пальца Бакса на миг сомкнулись на хрупком мальчишеском запястье, передавая в смертный час обрывки Дара, осколки души – все, что еще можно было передать.
А потом, спустя слишком короткую вечность, Талька поднял голову и посмотрел на Зверя. И в глубине запавших глаз его, там, за зыбкой пеленой слез, страшно горел черный свет – не мрак Переплета, но пылающая ненавистью тьма познавшего смерть мага.
Мгновение они смотрели друг на друга – Сын и Зверь, глаза в глаза, человеческие в змеиные – и вот Зверь уже делает шаг, и еще один шаг, пока неистовая сила черного взгляда не поднимает звериное тело в воздух, со своего размаха ударяя оземь, и еще, и еще, и…
– Талька!…
От Ларя, спотыкаясь и путаясь в длиннополом парадном одеянии, бежал Глава – нет, не Глава, а Анджей, освободившийся на Время Зверя от власти и контроля Книги; отец бежал к сыну, и к теряющей сознание жене, и к трупу друга своего.
Но над полураздавленным телом Зверя, содрогающимся в последних конвульсиях, уже висела Книга в черном переплете. Просто Книга, а не Зверь-Книга, потому что мертвый Зверь теперь не мог дать Книге желаемого – физического воплощения. Сила потекла от Книги к дерзкому беглецу, заставляя трепетать пропахший кровью воздух…
И Анджей упал, как сбитая влет птица. Упал в шаге от сына, и Талька ощутил всем своим удвоившимся Даром, как Сила Книги идет через Главу, грозя выплеснуться вовне, напоить собой жаждущую толпу Страничников – а на пути ревущего потока стоит вспомнивший себя человек Анджей, понимающий тщету своих и видящий единственный способ сдержать кипящую лаву Силы.
Единственный способ. И Анджей, с трудом потянувшись до брошенного Баксом серпа, неловко сунул его под себя, приподнялся и тяжело лег на кривое лезвие, впуская его в сердце.
Убивая Главу.
Дописывая Главу до конца.
Окрашивая белое с серебром в алый.
С криком метнулся вперед Талька, споткнулся о недвижного Бакса и рухнул всем телом на землю, хватая отца за руку с самоубийственным серпом и понимая, что – поздно.
Поздно.
И вставал с земли, поворачиваясь к дрогнувшей Книге, уже не Талька.
Один-Трое.
Взявший Все На Себя.
– Таля!…
Кричала Инга. Каким-то чудом оторвавшись от столба, она силилась поднять вверх сорванный с шеи нож; и почти одновременно раздался крик Вилиссы:
– Бросай!
Машинально послушавшись, Инга кинула нож Вилиссе; кинула неловко, неумело, по-женски. Нож оказался справа от Вилиссы, и слишком высоко… Вила обреченно взмахнула культей, понимая, что не поймает, что нечем ловить…
Время остановилось. И пронизывая его густой кисель, летел обычный кухонный нож – удлиняясь, тяжелея, наливаясь синевой, становясь Мечом, Которого Нет. Зашевелилась кожа на рукояти, превращаясь в цепкие мужские пальцы, возникло запястье, мощное предплечье со вздувшимися узлами вен…
И чужая рука, Рука, Которой Нет, намертво вросла в локоть Вилиссы, единым взмахом послав синий клинок в новый полет; и колыхнулся призрак чужого сумеречного плаща за спиной потомственной ведуньи.
Острие меча с хрустом вошло в переплет Книги, пробивая его насквозь, проходя через толщу визжащих страниц, через гибнущие Знаки, Слова и Фразы, разрушая или переписывая заново…
а меня заинтересовал статус ..как утомляет симулировать нормальность.. а может не надро симулировать. а может єто я нормальный а остальные чуточку того. А...
Показать ответы (26)
