Архiв_Боннi, 97 - 6 декабря 2007 23:37

«Темно… Не холодный, но по зимнему сырой и промозглый поздний-поздний вечер… В доме свет был погашен. Погашен везде. Горело только 2 окна. И они горели тусклым, каким-то неестественным, и я бы даже сказал потусторонним огнём. Эти 2 окошечка – они не обычные… За ними порой разворачиваются сцены, которые должны бы были разворачиваться не здесь – на грешной – а на небесах… Это окна реанимации. Вы бывали там? Сами или с кем-то? С кем-то близким… с кем-то любимым, с кем-то желанными или ненавистным… с кем-то чужим… с кем-то живым… с кем-то… с кем-то… вы меня поняли…
И врачам порой надоедает эта игра в ладушки – жизни со смертью. Довольная. Слегка полноватая, немного растрёпанная, а точнее небрежно причёсанная, кудрявая Жизнь и такая строгая, спокойная, неестественно красивая и томная, я бы даже сказал смерть. Она гладко причёсана. Всё в её облике вымерено до мелочей, потому что у смерти нет времени на «пересдачи» - она вынуждена быть пунктуальной и аккуратной. … СЛИШКОМ ПУНКТУАЛЬНОЙ! Смерть совсем и не в чёрное одета. И я бы не сказал, что смерть печальна. Здесь – она родная, она у себя дома. Она как секретарь на работе – ни один мускул на её лице не дрогнет, брови тонкими дугами легли над глубокими карими глазами… Она молчит… ждёт… А жизнь… - а жизнь живёт! Она вся в суете, в волнении, она что-то припоминает, что-то говорит, жестикулирует, то рада, то плачет… Её одолевают страхи и сомнения – она жива. А смерть смотрит на неё, и лёгкая ирония проглядывает в уголках её тонких губ. К чему? Если я рано пришла – всё в своё время, и я приду, когда мне назначат. А если не рано – то к чему волнения – я пришла, и всё решено… Вы волнуетесь что вы опаздываете, когда едите в машине или маршрутке. Но ведь вы уже опоздали… Вы вышли позднее, и быстрее уже не доберётесь… Так к чему отравлять себе эти несколько минут, которые можно, неожиданно выкроив и из замкнутого круга забот, посвятить себе? Наслаждайтесь!!! Включите музыку, подумайте о чём-нибудь, почитайте, поговорите по телефону, скажите то- что давно не могли времени найти сказать… Короче говоря – займите сознание и не гробьте нервы - они не восстановимы. …
Жизнь и смерть – здесь как картёжники – только один озорной и ребячливый, а другой – прогматичный – день деньской играют свою бесконечную игру. Каждый раз ставка разная. И нельзя её при проигрыше отыграть. Это Вам не на поцелуй…
Сегодня предметом их разногласия был мальчик. Маленький, совсем ещё маленький – лет 11 или 12 , он сидел в больничной рубашке свесив свои холодные босые ноги с высокой кровати. Синяя его рубаха, другого, более тёмного оттенка, но в то же серо-синих тонах, постельное бельё… высокие стены, сверху выкрашенные белым, а на остальном протяжении едкого непонятного цвета, который при этом потустороннем освящении то же принимал синий оттенок… И на этом фоне – лицо, с какими-то прозрачными, светлыми, бездонными глазами. Белое-белое… Не грустное, не глупое, а полное страдания, боли, и затаённой обиды на эту боль и страдание… Глаза его равнодушно, но всё ж наблюдали, как медленно, по капельке, лекарство проникало сквозь пластиковую трубочку куда-то глубоко под кожу, и от этого в руке становилось холодно. Он вздрогнул. Вздохнул опять с той же болью и с обидой на неё. Эти боль и холод переходили постепенно из руки а плечо и спину. Пальцы его уже совсем перестали понимать «ЧТО ОНИ». И две большие, такие же бледно голубые как и свет, слезы скатились по его лицу. «Долго-то как» - подумал он. И это было всё, что он мог подумать. И так очень много сил он потратил, что б присесть и высунуть из под одеяла оледеневшие теперь, а тогда горевшие как в огне ноги. Так ему хотелось посмотреть, кто ж так жжёт холодом его пальцы и руку. Но теперь это его уже не волнует. Боль не выдерживает холода, который всё постепенно изгоняет из тела. С холодом пришло спокойствие, и он вновь откинулся в подушки., как то безвольно поддался им. Всё уходит… и мысли и страх… всё-всё.. . остаётся только усталость и вопросы странные – не его – а этих двух дам, утомительно спорящих. Ах! Помолчали б они! Хочется тишины. А не гула. Спокойствия… Глаза сами собой закрылись, и в этом восхитительном полу сне он слышал как они спорили, которая его с собой уведёт. Вернее одна из них настаивала, а вторая – она вежлива была и молчалива. «Какая! – подумал он – она, наверно, принцесса! У неё тёмно серое платье и светлая накидка. Всё в ней верно. Жаль, она не смотрит мне в глаза – я маленький для неё, и ей со мной скучно, но я хотел бы пойти именно с ней! Куда б она сказала… она не строгая. Просто она – принцесса!». Тут мысли его совсем стали путаться – но он старался как мог не потерять из вида их разговор, не проглядеть, когда принцесса обратит на него внимание, и, непременно, стать в её свите кем-нибудь… И носить шпагу, и плащ её поддерживать, и рвать ей розы, немного увядшие, но ароматные и в росе… в синей прозрачной росе…»

• 
• 
•